…Слово
«жид» вернулось (в письменном виде, разумеется, из устной речи оно
никуда не исчезало) на листках серой оберточной бумаги, расклеенных по
городу 28 сентября 1941 года
«Жиды города Киева...»
Тех, кто «явился», расстреляли в Бабьем Яру – 33 771 человека. В это число не вошли те, кто вопреки приказу остался дома. Однако и они в большинстве своем не избежали назначенной участи. Расстреляли ли кого-либо из тех, кто «проник и присвоил», неизвестно, хотя многие, не убоявшись обещанного расстрела, присвоили соседское имущество, рассудив, что ушедшим оно без надобности. А немногие – сами «вылавливали советских граждан еврейской национальности, уклонявшихся от явки на расстрел в Бабий Яр, и чинили над ними расправу».
Последнее – цитата из материалов уголовного дела по обвинению трех жителей соседних домов по улице Верхний Вал: Баранова, Устинова и Юшкова. В январе 1944 года оно было рассмотрено Военно-полевым судом 8-го Гвардейского танкового корпуса, после чего положено на полку Киевского областного архива НКВД, а уже в новом тысячелетии его копия попалась мне на глаза в библиотеке Музея холокоста в Вашингтоне.
Как она там оказалась? С тех пор как на постсоветском пространстве открылись архивы, сотрудники музея путешествуют по столицам бывших союзных республик и переснимают все, что связано с холокостом. Не скажу, что для меня это было легкое чтение. Днем глаза слезились от рукописных текстов на дисплее, а ночью – от страшных снов, навеянных прочитанным.
«30 сентября 1941 года к дому, где проживал Баранов, подъехала подвода, собиравшая скрывавшихся евреев, – сказано в обвинительном заключении. – Баранов лично по своей инициативе стащил с постели больную пожилую женщину Смоиловскую и поволок ее с пятого этажа на улицу к подводе, на которой доставил пойманных евреев на улицу Верхний Вал в садик, где принял активное участие в истязании и закапывании полуживыми привезенных советских граждан».
В протоколе судебного заседания показания Баранова Венедикта Ивановича (1900 года рождения, уроженец села Даниловка Винницкой области, из крестьян-бедняков, работник пожарной охраны) изложены кратко – что вы хотите от секретаря-солдатика, от руки записывавшего ход процесса, но вполне информативно. «В одном доме со мной жила старая еврейка, – рассказывал подсудимый. – К ней пришел полицай, отобрал у нее деньги и ценности, а мне велел вынести ее на подводу. Я так и сделал. Там еще были задержанные евреи. Я тут же вернулся к ней на квартиру, где взял зеленую мужскую рубашку, а жена взяла швейную ручную машинку. Потом наш управдом, указывая на другую старушку-еврейку, сказал, чтобы ее тоже в доме не было. Я тогда, будучи в нетрезвом виде, зашел к ней и выкинул ее в окно первого этажа. Из ее квартиры взял себе старое пальто и отрез на костюм. Вот все, в чем признаю себя виновным».
Эстафету подхватили другие соседи. Устинов Егор Дмитриевич, 1905 года рождения, уроженец села Акуловка Тульской области, из крестьян-середняков, столяр: «Вечером я нес ведро вина к себе на квартиру, которое набрал в подвале д. 40 на ул. Верхний Вал. По пути я услышал шум в садике и свернул туда. Подойдя ближе, я увидел, что люди закапывают пойманных евреев. Увидев это, я оставил ведро с вином своему сыну Николаю, а сам сбегал за лопатой и стал помогать закапывать. Всего мы закопали шесть-семь человек, некоторые из них были еще живые».
Впрочем, о деталях происшедшего и особенно о собственной роли и Устинов, и Юшков в суде рассказывали скупо, но пробелы их памяти были восполнены свидетелями.
«...В толпе стояла молодая девушка, кто-то крикнул, что она еврейка, тут же Устинов с Юшковым схватили ее, избили, а затем полуживую бросили в яму».
«…Мне запомнились слова девушки из ямы: «Ничего, ничего, я сейчас умираю, но придет время, за меня тебе отомстят».
«...Увидела, как Юшков тащил в яму девушку с чемоданчиком и одеялом в руках. Он отобрал у нее чемодан, а девушку столкнул вниз и стал закапывать. Там еще в окопе были две пожилые женщины, но я их не видела, мне сказали люди из толпы. Какой-то мужчина пытался достать одеяло и взять себе, но Юшков вырвал и бросил в яму».
«...Юшков хвастался, что закопал живьем трех старух и одну молодую девушку».
Что ж это за люди такие? Судя по материалам дела, в злодеев подсудимые превратились едва ли не одномоментно. Военно-полевой суд не слишком-то выяснял особенности их психологии – люди как люди, на первый взгляд вполне добропорядочные. Не тунеядцы, работали, у всех семьи, дети. У всех чистые паспорта – «ранее не судимы».
Все, похоже, любители выпить, но в этом, собственно, не было ничего такого, что отличало бы их от окружающих. «Мой муж, как подружился с ним (Юшковым. – Прим. Л.С.), – давала показания в суде одна из соседок, – часто выпивал у него на квартире, а потом приходил домой и избивал меня. А до этого жили хорошо. Кроме того, мы часто ругались с женой Юшкова: например, один раз не поделили самогон, который гнали из ее самогонного аппарата». И все же побить жену – это одно, а закапывать в землю живых людей – совсем другое.
Все они так или иначе знакомы друг с другом, Юшков с Устиновым какое-то время вместе работали. В тот вечер Юшков возвращался из клуба пищевиков, куда ходил за своей трудовой книжкой, и, увидев толпу, потому и присоединился к расправе, что в ней принимали участие знакомые ему люди из соседних домов.
Помимо подсудимых в убийстве участвовало немало других людей, в суде не раз назывались их имена: Андрей, Григорий, Алексей, работавший во время следствия «дворником дома 37». Об этих людях в деле сведений нет, судили ли их, мне не известно, так же как о полицае и управдоме – еще одних соучастниках преступления, упомянутых в показаниях Баранова.
Что же такое с ними со всеми случилось? «Если бы не немцы, – сказал Устинов в последнем слове, – я бы ничего подобного не сделал». Но, по словам свидетелей, немцы вообще не принимали участия ни в закапывании, ни в избиении, они «стояли в стороне и смеялись», а один из них «заснимал все это фотоаппаратом».
Прервусь на этом месте, чтобы сказать: ужасы Великой войны связаны не только с немцами. Сразу после «вероломного нападения», в последних числах июня сорок первого в Западной Украине националисты приступили к кровавым погромам. В то же самое время в Каунасе их литовские собратья убивали евреев на глазах у благодарных зрителей – все тех же соседей, аплодировавших после каждого убийства, и женщины несли малых детей поглазеть на расправу.
В людях вдруг проснулось что-то такое, что позволило американскому историку Тимоти Снайдеру назвать свою недавнюю книгу о происходивших в тех местах событиях Bloodlands. «Кровавые земли» – не только образ, но и логическая конструкция, которую автор вывел, наложив одну на другую карты кровавых битв и массовых злодеяний в этой части Европы, совершенных в течение исторически короткого периода (1933–1945 годы). Всех их жертв, по его мнению, объединяет одно: причинная связь с кровавыми вакханалиями, устроенными двумя тоталитарными режимами (сталинским и гитлеровским). Желающие могут познакомиться с авторской аргументацией по первоисточнику, здесь же важно отметить следующее.
Не везде люди себя вели так, как в этих широтах. Скажем, в Дании, расположенной не так уж далеко от Прибалтики, своих евреев спасли, переправив на лодках в нейтральную Швецию.
Как минимум 2,4 миллиона евреев было убито за время немецкой оккупации советских территорий, причем едва ли не впервые в истории массовое уничтожение людей проводилось руками сограждан или, во всяком случае, при их непосредственном участии. Немцев просто не хватило бы для его осуществления. Они были не в состоянии даже различить восточноевропейских евреев внешне, не говоря уже о том, чтобы собрать точные данные о еврейском населении в городах и поселках. Требовалась помощь огромного числа людей: полицейских, бывших сотрудников советской администрации, управдомов, дворников, старост. И они получили ее с избытком. А ведь были еще активисты, как тот же Баранов с подельниками.
Между прочим, немецкие евреи в первой половине прошлого века думали, что они такие же немцы, как остальные граждане Германии, и, как выяснилось, ошибались. «Те совсем не наши, …то совсем не жиды: то черт знает что… – обращался гоголевский Янкель к запорожцам, внимавшим рассказу приезжего из Речи Посполитой казака о тамошних евреях. – Мы с запорожцами как братья родные». Не помогло, «жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны».
Многие неевреи тем более никак не могут поверить в холокост, то есть в то, что нацисты убивали евреев не за что-то, не за то, какими они были, а за то, что они просто были. Видно, что-то с ними все же было не так. Иначе получается, что и с любым, и со мной такое возможно, но ведь этого же не может быть, кирпич просто так никому на голову не упадет.
Правда, в Руанде относительно недавно представители народа хуту убили около миллиона сограждан, имевших несчастье принадлежать к другому народу – тутси. Так то ж африканцы, у нас такого быть не может, потому что не может быть никогда.
Пей не пей, все равно еврей, не зря многих точит червь сомнения – случись какая смута, и на месте евреев может оказаться кто угодно. Когда страна прикажет быть евреем, у нас евреем становится любой. И что тогда может произойти с твоими соседями – вот в чем вопрос. Подспудный страх, не воткнет ли сосед нож в спину – вот что страшно.
В общем, надеюсь, мне удалось убедить предубежденного читателя, что есть смысл поворошить прошлое, ну хотя бы затем, чтобы понять, как это могло произойти с обычными вроде людьми. С соседями. Хотя бы с теми, кого судили в Киеве в январе сорок четвертого, обыкновенных людей, вдруг превратившихся в садистов-убийц. К тому же слово «ворошить» не очень-то подходит к этой странице нашего прошлого, она так долго оставалась закрытой, что точнее было бы употребить другой глагол – «открывать» или «узнавать».
Вернемся к делу о погроме на Верхнем Валу. Юшков не раз жаловался соседям, что из комсомола его «выбросили за антисемитизм», еще упоминал «о жидах, которые подсиживали директора производства, где он работал до войны». Да и в сам момент расправы выкрикивал: «Пили нашу кровь, а теперь мы поиздеваемся над вами!» Как видно из его слов, он ассоциировал ненавистных ему евреев с не менее ненавистной советской властью.
И от Устинова соседи слышали об испытываемой им ненависти к евреям, он еще добавлял: «Ждете советскую власть – не дождетесь!» Уже после сентябрьских событий, в ноябре 1941 года, он случайно увидел, как в Александровскую (бывшую Октябрьскую) больницу привезли из лагеря для военнопленных соседа, с которым жил до войны в одном доме, – раненого военврача Ермака. И, по его собственному признанию, в разговорах с сотрудниками больницы сильно возмущался тем обстоятельством, что немцы лечат Ермака, – «не иначе не знают, что он еврей». На следующий день, как указано в приговоре, «Ермак был умерщвлен немцами путем впрыскивания яда».
Как уже говорилось, подсудимые – в прошлом сельские жители. Вероятно, все трое переселились в Киев после коллективизации, обернувшейся на Украине голодомором, во всяком случае, это событие не могло пройти мимо них.
В предвоенное время было немало тех, кто видел в евреях причину собственных бед и винил их и в революции, и в гражданской войне, и в репрессиях. Не стану повторять, чем обосновывались те выводы, и подсчитывать, сколько их было среди жертв и сколько среди палачей. Вряд ли надо убеждать просвещенного читателя журнала в несправедливости самой идеи коллективной ответственности.
Правда, антисемитизм был и прежде, но при советской власти он стал не столько проявлением национальных предрассудков, сколько выражением социальной неприязни. Скажу больше, антисемитизм отражал отношение народа или, по крайней мере, немалой его части к новому строю жизни.
Напомню, как Митрич из «Золотого теленка» реагировал на газетную статью о соседе, полярном летчике, под заголовком «Среди торосов и айсбергов»: «…Айсберги. Это мы понять можем. Двадцать лет как жизни нет. Всё Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи...» На страницах романа он всего лишь выпорол Васисуалия Лоханкина (заметим, никакого отношения к евреям не имевшего). Представьте, на что такие, как он, были способны в условиях оккупации, где соседи, как правило, вели себя как в Вороньей Слободке, то есть молча наблюдали за происходящим.
Настроения эти легко «наложились» на нацистскую пропаганду, которая с прицельной точностью била в одну точку, утверждая, что Германия воюет вовсе не против населения, а лишь «против жидовской власти». Этот тезис изо дня в день повторялся в газетах, издававшихся на оккупированной территории, вдалбливался ученикам в школах, доносился до паствы с амвонов открытых немцами церквей. В Киеве оккупанты нашли оригинальный повод для возбуждения ненависти к евреям, обвинив их во взрыве Крещатика.
Есть смысл пояснить, что, собственно, случилось с Крещатиком – одной из красивейших улиц предвоенной Восточной Европы. 24 сентября 1941 года в два часа дня произошел мощный взрыв в магазине «Детский мир», от детонации сработало взрывное устройство в соседнем здании, где размещалась немецкая комендатура. Взрывы продолжались в других домах, из-за ветра начался пожар, длившийся несколько дней, и от большей части Крещатика остались руины.
Взрывчатка была заложена сотрудниками НКВД при отступлении войск из города. Однако советская пропаганда и во время войны, и после изображала взрыв Крещатика как очередное варварство фашистов. Так писали в советских учебниках, и, не вдаваясь в подробности (а где ж их было узнать), я долго принимал это за чистую монету.
Да и трудно было бы поверить в иное. Понятно, когда отступающая армия взрывает мосты, заводы, арсеналы. В Киеве же взрывали мирный квартал, сердце города, с жилыми домами, магазинами, гостиницами и театрами. Это все равно что взорвать Невский проспект. Я не удивился бы, если б узнал, что Сталин не исключал минирование Кремля на случай оставления Москвы, во всяком случае, его могло навести на эту мысль частое поминание в те годы Кутузова и московского пожара 1812 года.
Итак, советская пропаганда приписала взрывы немцам, а немцы – евреям. Каким таким евреям – оставшимся в городе старикам, женщинам и детям? Этому нелепому обвинению можно было бы поверить, если только отождествлять с евреями советскую власть. Таких, впрочем, даже среди киевлян было немало, что уж говорить о немецких солдатах, искренне рассказывавших в письмах домой о еврейских диверсиях в Киеве. А их командиры только и искали предлог для выполнения важнейшей идеологической задачи рейха – избавления от «низшей расы».
Провокацию задумывали для того, чтобы столкнуть оккупантов с населением, тем самым, часть которого встречала немецкие войска с цветами. Нацисты дали на нее «асимметричный» ответ, перенаправив гнев горожан в другую сторону. Ответ этот был обнародован 29 сентября 1941 года – так киевские евреи оказались заложниками взаимных провокаций.
Представьте себе, как в тот несчастный день с утра через весь город в сторону кладбищ тянулись люди с чемоданами, узлами и колясками – в основном старики, женщины и дети. На глазах всего города шли обреченные – чьи-то одноклассники, девушки, с которыми ходили в кино и на танцы (смешанные семьи – отдельная печальная история), наконец, просто соседи, а «в воротах и подъездах стояли жители, смотрели, вздыхали. Посмеивались или кричали евреям ругательства». Закавыченный текст взят из романа Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», впервые прочитанного мною в изуродованном редакторами виде в 1966 году в журнале «Юность». В числе купюр оказался рассказ о четырнадцатилетнем мальчике, который после расстрела выполз, незамеченный, из рва и прибежал домой, а встретившая его соседка «разохалась, выслушала его повесть, поставила на стол кувшин с молоком, велела сидеть тихо, не выходить, чтобы никто не увидел, затем пошла в полицию – и заявила. Да еще, вернувшись, постерегла, пока не приехала подвода с немцами».
Были, правда, и другие соседи, те, кто, рискуя, спасал евреев, но их было мало, совсем мало. На вопрос, почему мало, ответил другой писатель – Василий Гроссман («Жизнь и судьба»). Прошу прощения за длинную цитату, но она важна для понимания случившегося: «В свое время на этой же земле, мобилизовав и раздув ярость масс, Сталин проводил кампанию по уничтожению кулачества как класса, кампанию по истреблению троцкистско-бухаринских выродков и диверсантов. Опыт показал, что большая часть населения при таких кампаниях становится гипнотически послушна всем указаниям властей. В массе населения есть меньшая часть, создающая воздух кампании: кровожадные, радующиеся и злорадствующие, идейные идиоты либо заинтересованные в сведении личных счетов, в грабеже вещей и квартир, в открывающихся вакансиях. Большинство людей, внутренне ужасаясь массовым убийствам, скрывает свое душевное состояние не только от своих близких, но и от самих себя. Эти люди заполняют залы, где происходят собрания, посвященные истребительным кампаниям, и, как бы ни были часты эти собрания, вместительны эти залы, почти не бывало случая, чтобы кто-либо нарушил молчаливое единогласие голосования. И, конечно, еще меньше бывало случаев, когда человек при виде подозреваемой в бешенстве собаки не отвел бы глаз от ее молящего взора, а приютил бы эту подозреваемую в бешенстве собаку в доме, где живет со своей женой и детьми».
...Вернемся, однако, к запротоколированным событиям, происходившим в тот же или на следующий день на Верхнем Валу. «Через несколько дней после поданного немцами приказа о явке всему еврейскому населению Киева на кладбище, примерно в пять вечера я пошла по воду к колонке на улице Нижний Вал, где увидела сидящую на земле всю окровавленную еврейку, которая сильно плакала, – это из показаний Евдокии Русановой в суде. – Вокруг было полно детей. Дети надсмехались над женщиной, один мне заявил, приняв за жену Юшкова: «ваш дядя Юшков сильно бил эту старую жидовку и отобрал у нее торбу сахарного песка».
Евдокию увиденное нисколько не смутило, и она поспешила отнести воду домой. Повстречав по дороге соседку – ту самую жену Юшкова, рассказала ей о случившемся. Та поведения супруга не одобрила, сказав, что не будет пить чай с этим сахаром, «пусть себе выгонит из него самогон». Побеседовав с соседкой, Евдокия пошла второй раз по воду, так как в тот день, как она пояснила в суде, стирала белье. Но, увидев по пути толпу, все же решила задержаться и подошла узнать, в чем там дело.
- Украинские крестьяне приветствуют немецкие войска
- «Все жиды города Киева и его окрестностей должны явиться в понедельник 29 сентября 1941 года к 8 часам утра на угол Мельниковой и Доктеривской (возле кладбищ), – было написано в каждом из двух тысяч экземпляров, изготовленных по заказу 637-й пропагандистской роты 6-й армии. – Взять с собой документы, деньги, ценные вещи, а также теплую одежду, белье и проч. Кто из жидов не выполнит этого распоряжения и будет найден в другом месте, будет расстрелян. Кто из граждан проникнет в оставленные жидами квартиры и присвоит себе вещи, будет расстрелян».
«Жиды города Киева...»
Тех, кто «явился», расстреляли в Бабьем Яру – 33 771 человека. В это число не вошли те, кто вопреки приказу остался дома. Однако и они в большинстве своем не избежали назначенной участи. Расстреляли ли кого-либо из тех, кто «проник и присвоил», неизвестно, хотя многие, не убоявшись обещанного расстрела, присвоили соседское имущество, рассудив, что ушедшим оно без надобности. А немногие – сами «вылавливали советских граждан еврейской национальности, уклонявшихся от явки на расстрел в Бабий Яр, и чинили над ними расправу».
Последнее – цитата из материалов уголовного дела по обвинению трех жителей соседних домов по улице Верхний Вал: Баранова, Устинова и Юшкова. В январе 1944 года оно было рассмотрено Военно-полевым судом 8-го Гвардейского танкового корпуса, после чего положено на полку Киевского областного архива НКВД, а уже в новом тысячелетии его копия попалась мне на глаза в библиотеке Музея холокоста в Вашингтоне.
Как она там оказалась? С тех пор как на постсоветском пространстве открылись архивы, сотрудники музея путешествуют по столицам бывших союзных республик и переснимают все, что связано с холокостом. Не скажу, что для меня это было легкое чтение. Днем глаза слезились от рукописных текстов на дисплее, а ночью – от страшных снов, навеянных прочитанным.
«30 сентября 1941 года к дому, где проживал Баранов, подъехала подвода, собиравшая скрывавшихся евреев, – сказано в обвинительном заключении. – Баранов лично по своей инициативе стащил с постели больную пожилую женщину Смоиловскую и поволок ее с пятого этажа на улицу к подводе, на которой доставил пойманных евреев на улицу Верхний Вал в садик, где принял активное участие в истязании и закапывании полуживыми привезенных советских граждан».
В протоколе судебного заседания показания Баранова Венедикта Ивановича (1900 года рождения, уроженец села Даниловка Винницкой области, из крестьян-бедняков, работник пожарной охраны) изложены кратко – что вы хотите от секретаря-солдатика, от руки записывавшего ход процесса, но вполне информативно. «В одном доме со мной жила старая еврейка, – рассказывал подсудимый. – К ней пришел полицай, отобрал у нее деньги и ценности, а мне велел вынести ее на подводу. Я так и сделал. Там еще были задержанные евреи. Я тут же вернулся к ней на квартиру, где взял зеленую мужскую рубашку, а жена взяла швейную ручную машинку. Потом наш управдом, указывая на другую старушку-еврейку, сказал, чтобы ее тоже в доме не было. Я тогда, будучи в нетрезвом виде, зашел к ней и выкинул ее в окно первого этажа. Из ее квартиры взял себе старое пальто и отрез на костюм. Вот все, в чем признаю себя виновным».
Эстафету подхватили другие соседи. Устинов Егор Дмитриевич, 1905 года рождения, уроженец села Акуловка Тульской области, из крестьян-середняков, столяр: «Вечером я нес ведро вина к себе на квартиру, которое набрал в подвале д. 40 на ул. Верхний Вал. По пути я услышал шум в садике и свернул туда. Подойдя ближе, я увидел, что люди закапывают пойманных евреев. Увидев это, я оставил ведро с вином своему сыну Николаю, а сам сбегал за лопатой и стал помогать закапывать. Всего мы закопали шесть-семь человек, некоторые из них были еще живые».
- Смоленская область, 1943 год: местные жители встречают воинов Красной армии
Впрочем, о деталях происшедшего и особенно о собственной роли и Устинов, и Юшков в суде рассказывали скупо, но пробелы их памяти были восполнены свидетелями.
«...В толпе стояла молодая девушка, кто-то крикнул, что она еврейка, тут же Устинов с Юшковым схватили ее, избили, а затем полуживую бросили в яму».
«…Мне запомнились слова девушки из ямы: «Ничего, ничего, я сейчас умираю, но придет время, за меня тебе отомстят».
«...Увидела, как Юшков тащил в яму девушку с чемоданчиком и одеялом в руках. Он отобрал у нее чемодан, а девушку столкнул вниз и стал закапывать. Там еще в окопе были две пожилые женщины, но я их не видела, мне сказали люди из толпы. Какой-то мужчина пытался достать одеяло и взять себе, но Юшков вырвал и бросил в яму».
«...Юшков хвастался, что закопал живьем трех старух и одну молодую девушку».
Что ж это за люди такие? Судя по материалам дела, в злодеев подсудимые превратились едва ли не одномоментно. Военно-полевой суд не слишком-то выяснял особенности их психологии – люди как люди, на первый взгляд вполне добропорядочные. Не тунеядцы, работали, у всех семьи, дети. У всех чистые паспорта – «ранее не судимы».
Все, похоже, любители выпить, но в этом, собственно, не было ничего такого, что отличало бы их от окружающих. «Мой муж, как подружился с ним (Юшковым. – Прим. Л.С.), – давала показания в суде одна из соседок, – часто выпивал у него на квартире, а потом приходил домой и избивал меня. А до этого жили хорошо. Кроме того, мы часто ругались с женой Юшкова: например, один раз не поделили самогон, который гнали из ее самогонного аппарата». И все же побить жену – это одно, а закапывать в землю живых людей – совсем другое.
Все они так или иначе знакомы друг с другом, Юшков с Устиновым какое-то время вместе работали. В тот вечер Юшков возвращался из клуба пищевиков, куда ходил за своей трудовой книжкой, и, увидев толпу, потому и присоединился к расправе, что в ней принимали участие знакомые ему люди из соседних домов.
Помимо подсудимых в убийстве участвовало немало других людей, в суде не раз назывались их имена: Андрей, Григорий, Алексей, работавший во время следствия «дворником дома 37». Об этих людях в деле сведений нет, судили ли их, мне не известно, так же как о полицае и управдоме – еще одних соучастниках преступления, упомянутых в показаниях Баранова.
Что же такое с ними со всеми случилось? «Если бы не немцы, – сказал Устинов в последнем слове, – я бы ничего подобного не сделал». Но, по словам свидетелей, немцы вообще не принимали участия ни в закапывании, ни в избиении, они «стояли в стороне и смеялись», а один из них «заснимал все это фотоаппаратом».
- Угнанные в Германию украинские женщины чествуют американских освободителей «Те совсем не наши…»
Прервусь на этом месте, чтобы сказать: ужасы Великой войны связаны не только с немцами. Сразу после «вероломного нападения», в последних числах июня сорок первого в Западной Украине националисты приступили к кровавым погромам. В то же самое время в Каунасе их литовские собратья убивали евреев на глазах у благодарных зрителей – все тех же соседей, аплодировавших после каждого убийства, и женщины несли малых детей поглазеть на расправу.
В людях вдруг проснулось что-то такое, что позволило американскому историку Тимоти Снайдеру назвать свою недавнюю книгу о происходивших в тех местах событиях Bloodlands. «Кровавые земли» – не только образ, но и логическая конструкция, которую автор вывел, наложив одну на другую карты кровавых битв и массовых злодеяний в этой части Европы, совершенных в течение исторически короткого периода (1933–1945 годы). Всех их жертв, по его мнению, объединяет одно: причинная связь с кровавыми вакханалиями, устроенными двумя тоталитарными режимами (сталинским и гитлеровским). Желающие могут познакомиться с авторской аргументацией по первоисточнику, здесь же важно отметить следующее.
Не везде люди себя вели так, как в этих широтах. Скажем, в Дании, расположенной не так уж далеко от Прибалтики, своих евреев спасли, переправив на лодках в нейтральную Швецию.
Как минимум 2,4 миллиона евреев было убито за время немецкой оккупации советских территорий, причем едва ли не впервые в истории массовое уничтожение людей проводилось руками сограждан или, во всяком случае, при их непосредственном участии. Немцев просто не хватило бы для его осуществления. Они были не в состоянии даже различить восточноевропейских евреев внешне, не говоря уже о том, чтобы собрать точные данные о еврейском населении в городах и поселках. Требовалась помощь огромного числа людей: полицейских, бывших сотрудников советской администрации, управдомов, дворников, старост. И они получили ее с избытком. А ведь были еще активисты, как тот же Баранов с подельниками.
- Демонстрация в честь годовщины немецкой оккупации. Конотоп, Украина, 1942 год
Между прочим, немецкие евреи в первой половине прошлого века думали, что они такие же немцы, как остальные граждане Германии, и, как выяснилось, ошибались. «Те совсем не наши, …то совсем не жиды: то черт знает что… – обращался гоголевский Янкель к запорожцам, внимавшим рассказу приезжего из Речи Посполитой казака о тамошних евреях. – Мы с запорожцами как братья родные». Не помогло, «жидов расхватали по рукам и начали швырять в волны».
Многие неевреи тем более никак не могут поверить в холокост, то есть в то, что нацисты убивали евреев не за что-то, не за то, какими они были, а за то, что они просто были. Видно, что-то с ними все же было не так. Иначе получается, что и с любым, и со мной такое возможно, но ведь этого же не может быть, кирпич просто так никому на голову не упадет.
Правда, в Руанде относительно недавно представители народа хуту убили около миллиона сограждан, имевших несчастье принадлежать к другому народу – тутси. Так то ж африканцы, у нас такого быть не может, потому что не может быть никогда.
Пей не пей, все равно еврей, не зря многих точит червь сомнения – случись какая смута, и на месте евреев может оказаться кто угодно. Когда страна прикажет быть евреем, у нас евреем становится любой. И что тогда может произойти с твоими соседями – вот в чем вопрос. Подспудный страх, не воткнет ли сосед нож в спину – вот что страшно.
В общем, надеюсь, мне удалось убедить предубежденного читателя, что есть смысл поворошить прошлое, ну хотя бы затем, чтобы понять, как это могло произойти с обычными вроде людьми. С соседями. Хотя бы с теми, кого судили в Киеве в январе сорок четвертого, обыкновенных людей, вдруг превратившихся в садистов-убийц. К тому же слово «ворошить» не очень-то подходит к этой странице нашего прошлого, она так долго оставалась закрытой, что точнее было бы употребить другой глагол – «открывать» или «узнавать».
- Латвия после освобождения советскими войсками «Двадцать лет как жизни нет»
Вернемся к делу о погроме на Верхнем Валу. Юшков не раз жаловался соседям, что из комсомола его «выбросили за антисемитизм», еще упоминал «о жидах, которые подсиживали директора производства, где он работал до войны». Да и в сам момент расправы выкрикивал: «Пили нашу кровь, а теперь мы поиздеваемся над вами!» Как видно из его слов, он ассоциировал ненавистных ему евреев с не менее ненавистной советской властью.
И от Устинова соседи слышали об испытываемой им ненависти к евреям, он еще добавлял: «Ждете советскую власть – не дождетесь!» Уже после сентябрьских событий, в ноябре 1941 года, он случайно увидел, как в Александровскую (бывшую Октябрьскую) больницу привезли из лагеря для военнопленных соседа, с которым жил до войны в одном доме, – раненого военврача Ермака. И, по его собственному признанию, в разговорах с сотрудниками больницы сильно возмущался тем обстоятельством, что немцы лечат Ермака, – «не иначе не знают, что он еврей». На следующий день, как указано в приговоре, «Ермак был умерщвлен немцами путем впрыскивания яда».
Как уже говорилось, подсудимые – в прошлом сельские жители. Вероятно, все трое переселились в Киев после коллективизации, обернувшейся на Украине голодомором, во всяком случае, это событие не могло пройти мимо них.
В предвоенное время было немало тех, кто видел в евреях причину собственных бед и винил их и в революции, и в гражданской войне, и в репрессиях. Не стану повторять, чем обосновывались те выводы, и подсчитывать, сколько их было среди жертв и сколько среди палачей. Вряд ли надо убеждать просвещенного читателя журнала в несправедливости самой идеи коллективной ответственности.
Правда, антисемитизм был и прежде, но при советской власти он стал не столько проявлением национальных предрассудков, сколько выражением социальной неприязни. Скажу больше, антисемитизм отражал отношение народа или, по крайней мере, немалой его части к новому строю жизни.
Напомню, как Митрич из «Золотого теленка» реагировал на газетную статью о соседе, полярном летчике, под заголовком «Среди торосов и айсбергов»: «…Айсберги. Это мы понять можем. Двадцать лет как жизни нет. Всё Айсберги, Вайсберги, Айзенберги, всякие там Рабиновичи...» На страницах романа он всего лишь выпорол Васисуалия Лоханкина (заметим, никакого отношения к евреям не имевшего). Представьте, на что такие, как он, были способны в условиях оккупации, где соседи, как правило, вели себя как в Вороньей Слободке, то есть молча наблюдали за происходящим.
Настроения эти легко «наложились» на нацистскую пропаганду, которая с прицельной точностью била в одну точку, утверждая, что Германия воюет вовсе не против населения, а лишь «против жидовской власти». Этот тезис изо дня в день повторялся в газетах, издававшихся на оккупированной территории, вдалбливался ученикам в школах, доносился до паствы с амвонов открытых немцами церквей. В Киеве оккупанты нашли оригинальный повод для возбуждения ненависти к евреям, обвинив их во взрыве Крещатика.
- Украина, первые месяцы оккупации Асимметричный ответ
Есть смысл пояснить, что, собственно, случилось с Крещатиком – одной из красивейших улиц предвоенной Восточной Европы. 24 сентября 1941 года в два часа дня произошел мощный взрыв в магазине «Детский мир», от детонации сработало взрывное устройство в соседнем здании, где размещалась немецкая комендатура. Взрывы продолжались в других домах, из-за ветра начался пожар, длившийся несколько дней, и от большей части Крещатика остались руины.
Взрывчатка была заложена сотрудниками НКВД при отступлении войск из города. Однако советская пропаганда и во время войны, и после изображала взрыв Крещатика как очередное варварство фашистов. Так писали в советских учебниках, и, не вдаваясь в подробности (а где ж их было узнать), я долго принимал это за чистую монету.
Да и трудно было бы поверить в иное. Понятно, когда отступающая армия взрывает мосты, заводы, арсеналы. В Киеве же взрывали мирный квартал, сердце города, с жилыми домами, магазинами, гостиницами и театрами. Это все равно что взорвать Невский проспект. Я не удивился бы, если б узнал, что Сталин не исключал минирование Кремля на случай оставления Москвы, во всяком случае, его могло навести на эту мысль частое поминание в те годы Кутузова и московского пожара 1812 года.
Итак, советская пропаганда приписала взрывы немцам, а немцы – евреям. Каким таким евреям – оставшимся в городе старикам, женщинам и детям? Этому нелепому обвинению можно было бы поверить, если только отождествлять с евреями советскую власть. Таких, впрочем, даже среди киевлян было немало, что уж говорить о немецких солдатах, искренне рассказывавших в письмах домой о еврейских диверсиях в Киеве. А их командиры только и искали предлог для выполнения важнейшей идеологической задачи рейха – избавления от «низшей расы».
Провокацию задумывали для того, чтобы столкнуть оккупантов с населением, тем самым, часть которого встречала немецкие войска с цветами. Нацисты дали на нее «асимметричный» ответ, перенаправив гнев горожан в другую сторону. Ответ этот был обнародован 29 сентября 1941 года – так киевские евреи оказались заложниками взаимных провокаций.
Представьте себе, как в тот несчастный день с утра через весь город в сторону кладбищ тянулись люди с чемоданами, узлами и колясками – в основном старики, женщины и дети. На глазах всего города шли обреченные – чьи-то одноклассники, девушки, с которыми ходили в кино и на танцы (смешанные семьи – отдельная печальная история), наконец, просто соседи, а «в воротах и подъездах стояли жители, смотрели, вздыхали. Посмеивались или кричали евреям ругательства». Закавыченный текст взят из романа Анатолия Кузнецова «Бабий Яр», впервые прочитанного мною в изуродованном редакторами виде в 1966 году в журнале «Юность». В числе купюр оказался рассказ о четырнадцатилетнем мальчике, который после расстрела выполз, незамеченный, из рва и прибежал домой, а встретившая его соседка «разохалась, выслушала его повесть, поставила на стол кувшин с молоком, велела сидеть тихо, не выходить, чтобы никто не увидел, затем пошла в полицию – и заявила. Да еще, вернувшись, постерегла, пока не приехала подвода с немцами».
Были, правда, и другие соседи, те, кто, рискуя, спасал евреев, но их было мало, совсем мало. На вопрос, почему мало, ответил другой писатель – Василий Гроссман («Жизнь и судьба»). Прошу прощения за длинную цитату, но она важна для понимания случившегося: «В свое время на этой же земле, мобилизовав и раздув ярость масс, Сталин проводил кампанию по уничтожению кулачества как класса, кампанию по истреблению троцкистско-бухаринских выродков и диверсантов. Опыт показал, что большая часть населения при таких кампаниях становится гипнотически послушна всем указаниям властей. В массе населения есть меньшая часть, создающая воздух кампании: кровожадные, радующиеся и злорадствующие, идейные идиоты либо заинтересованные в сведении личных счетов, в грабеже вещей и квартир, в открывающихся вакансиях. Большинство людей, внутренне ужасаясь массовым убийствам, скрывает свое душевное состояние не только от своих близких, но и от самих себя. Эти люди заполняют залы, где происходят собрания, посвященные истребительным кампаниям, и, как бы ни были часты эти собрания, вместительны эти залы, почти не бывало случая, чтобы кто-либо нарушил молчаливое единогласие голосования. И, конечно, еще меньше бывало случаев, когда человек при виде подозреваемой в бешенстве собаки не отвел бы глаз от ее молящего взора, а приютил бы эту подозреваемую в бешенстве собаку в доме, где живет со своей женой и детьми».
...Вернемся, однако, к запротоколированным событиям, происходившим в тот же или на следующий день на Верхнем Валу. «Через несколько дней после поданного немцами приказа о явке всему еврейскому населению Киева на кладбище, примерно в пять вечера я пошла по воду к колонке на улице Нижний Вал, где увидела сидящую на земле всю окровавленную еврейку, которая сильно плакала, – это из показаний Евдокии Русановой в суде. – Вокруг было полно детей. Дети надсмехались над женщиной, один мне заявил, приняв за жену Юшкова: «ваш дядя Юшков сильно бил эту старую жидовку и отобрал у нее торбу сахарного песка».
Евдокию увиденное нисколько не смутило, и она поспешила отнести воду домой. Повстречав по дороге соседку – ту самую жену Юшкова, рассказала ей о случившемся. Та поведения супруга не одобрила, сказав, что не будет пить чай с этим сахаром, «пусть себе выгонит из него самогон». Побеседовав с соседкой, Евдокия пошла второй раз по воду, так как в тот день, как она пояснила в суде, стирала белье. Но, увидев по пути толпу, все же решила задержаться и подошла узнать, в чем там дело.
