Уильям Лоуренс Ширер (перевод: Л. А. Игоревский)
Личный дневник, запечатлевший поворотый момент в жизни Европы XX века — канун Второй мировой войны — воспринимается сегодня как уникальный документ. Его страницы сохранили атмосферу предвоенной Германии, одурманенной реваншистскими настроениями, истерически обожавшей фюрера; на них подробно рассказано о планомерной милитаризации страны, о приемах работы гитлеровской пропагандистской машины, о мобилизации всех резервов нации ради тотальной войны за мировое господство. Среди упоминаемых лиц не только Адольф Гитлер и его ближайшие сподвижники Гесс, Геринг, Гиммлер, Лей, Риббентроп, но и лидеры мировых держав Рузвельт, Черчилль, Сталин, Франко, Муссолини, Петэн, Бенеш, де Голль и др., главы правящих королевских династий, министры, послы, высший генералитет. Автор приводит, кроме того, множество выразительных подробностей, собственных оригинальных наблюдений над немцами и жителями европейских государств.
Насим Николас Талеб: «Как ни странно, книгу, которая на меня сильно повлияла, написал не какой-нибудь там мыслитель, а журналист. Это был «Берлинский дневник. Записки иностранного корреспондента, 1934–1941» Уильяма Ширера. Ширер был радиокорреспондентом, автором нашумевшей книги «Взлет и падение Третьего рейха». «Записки» поразили меня необычным взглядом на вещи. К тому времени я уже читал труды (или о трудах) Гегеля, Маркса, Тойнби, Арона и Фихте о философии истории и ее свойствах; мне казалось, что я худо-бедно представляю себе, что такое диалектика. Понял я немного — разве что то, что у истории есть некоторая логика и что развитие идет через отрицание (или противопоставление) так, что человечество постепенно идет ко все более высоким формам общественного развития — что-то в этом роде. Это все ужасно напоминало разглагольствования о ливанской войне. Когда мне задают дурацкий вопрос, какие книги «сформировали мое мышление», я до сих пор удивляю людей, говоря, что эта книга (нечаянно) научила меня главному из того, что я знаю о философии и теоретической истории — и, как мы увидим в дальнейшем, о науке тоже, поскольку я уяснил себе разницу между прямым и обратным процессом.
Как? Очень просто: дневник описывал события в их течении, а не задним числом. Я торчал в подвале, и история оглушительно громыхала над моей головой (артобстрел не давал мне спать по ночам). Я, подросток, ходил на похороны одноклассников. История не в теории проезжалась по моей шкуре, и читал я про человека, который явно переживал историю, находясь в ее гуще. Я пытался представить себе картину будущего и понимал, что она неясна. И еще я понимал, что, если когда-нибудь захочу написать о событиях тех дней, они предстанут более… историческими. Между до и после лежала пропасть.Ширер сознательно писал свой дневник, еще не зная, что произойдет потом, — когда информация, доступная ему, не была искажена последствиями. Некоторые комментарии были весьма познавательными, особенно те, что иллюстрировали уверенность французов в недолговечности власти Гитлера, — отсюда их неподготовленность и скорая капитуляция. Никто не догадывался о масштабах грядущей катастрофы.
Память у нас крайне нестойкая, но дневник фиксирует реальные факты, которые заносятся на бумагу по более или менее свежим следам. Он позволяет зафиксировать непосредственное впечатление и позже изучить события в их собственном контексте».
Чёрный лебедь. Под знаком непредсказуемости
Предисловие автора
Большинство из ведущих дневники наверняка не
помышляют об их публикации в дальнейшем. Личный дневник не рассчитан на
глаз постороннего человека, он таит интимные переживания и являет собой
ту часть пишущего, которая в значительной степени спрятана от грубости
окружающего мира.
Эти записи не претендуют на откровения такого рода.
Конечно, я вел их для собственного удовольствия и душевного спокойствия,
но если честно, то и с мыслью, что когда-нибудь большая часть моих
записей может быть опубликована, при условии, что найдется издатель,
который решится подписать их в печать. Разумеется, ни секунды не
заблуждался я на свой счет, полагая, что моя персона и жизнь, которую я
вел, могли бы представлять хоть малейший интерес для читающей публики.
Единственным оправданием моих амбиций были превратности судьбы и род
работы, кои предоставили мне уникальную возможность ежедневно передавать
полученную из первых рук информацию о событиях в Европе, уже
находившейся в состоянии агонии и с каждым месяцем и каждым годом
неумолимо скатывавшейся в бездну войны и саморазрушения.
Таким образом, героем этого дневника является не
автор записей (разве что иногда, случайно), а та самая Европа, которая
во второй половине 30-х годов, как наблюдал он с нарастающим интересом и
вместе с тем ужасом, бешено неслась по пути к Армагеддону. Главной
причиной сдвига целого континента были одна страна — Германия, один
человек — Адольф Гитлер. Большую часть лет, прожитых мною за границей, я
провел в этой стране, вблизи этого человека. Именно с этого выгодного
наблюдательного пункта я следил за тем, как дрогнули и затрещали по швам
европейские демократии, как парализовало их уверенность, здравый смысл и
волю и как сдавали они бастион за бастионом (за исключением
Великобритании) до тех пор, пока дальнейшее сопротивление становилось
бессмысленным. Изнутри цитадели тоталитаризма я мог наблюдать также, как
Гитлер, действуя цинично, жестоко и лживо, с очевидными всем помыслами и
целью, которых континент не знал со времен Наполеона, шел от победы к
победе, объединяя Германию, перевооружая ее, разделяя и захватывая
соседние государства, пока не сделал Третий рейх военным хозяином Европы
и не довел свой несчастный народ до состояния рабов.
Я бегло записывал все эти события изо дня в день. К
несчастью, некоторые из моих тогдашних записей были утеряны; другие я
сжег, чтобы избежать риска и не оказаться «на попечении» гестапо;
некоторые вещи я не осмеливался фиксировать, стараясь запечатлеть их в
своей памяти, чтобы воспроизвести их позднее, в более безопасные
времена. Но основную часть дневников и копии текстов всех моих
радиопередач, не порезанных цензурой, мне удалось вывезти. Отсутствующие
события я реконструировал из моих официальных донесений и текстов
состоявшихся радиосообщений. В некоторых случаях мне пришлось
восстанавливать события дня по памяти, при этом я отдавал отчет в том,
какие ловушки таит подобный способ, и требовал от себя безжалостной
правдивости.
И наконец, имена некоторых лиц, живущих в Германии
или имеющих там родственников, были изменены либо обозначены буквами,
лишенными связи с подлинными именами. Гестапо не найдет улик.
Чаппакуа, Нью-Йорк
Апрель 1941
